Важной вехой для африканских стран является дата обретения независимости, расколовшей их историю на две фазы. Основой для сравнения выступает состояние до и после «независимостей»: во французском языке стран Тропической Африки данная лексема используется практически исключительно во множественном числе (les indépendances), а в испанском форма множественного числа (lasindependencias) употребляется применительно только к обретению независимости африканскими странами в целом. Концепт «независимость» обретает в африканском художественном дискурсе совершенно особое смысловое наполнение, отличное от того, которым он наделяется исходно. Несовпадение содержательной стороны данной лексической единицы при ее использовании в различных ареалах повлекло за собой необходимость введения в африканский художественный дискурс ее пиджинизированного эквивалента – dipanda. В романе «Дитя Пото-Пото», действие которого начинается в день независимости Конго, А. Лопес использует именно эту лексическую единицу, семантика которой вбирает в себя целую гамму оттенков значения: восторга, эйфории и в то же время недоверия, боязни за будущее. Лексема dipanda может использоваться также в атрибутивных словосочетаниях в качестве определения:

Для описания знаменательного события писатель использует краткие. емкие фразы:

Связь между эллиптическими предложениями и последующим текстом устанавливается с помощью приема анадиплозиса. В качестве связующего звена выступает лексема «надежды» (espoirs), коннотация которой меняется на полярно противоположную в двух последовательных предложениях. Эпитет «безрассудный» (insensé) стирает какие бы то ни было ожидания изменений к лучшему.

Проблема идентичности индивида раскрывается автором сквозь призму коллективной. Показательна в этом отношении сцена со спуском французского триколора и заменой его на флаг молодой африканской республики. При виде этого зрелища у главной героини «встает в горле ком» [7, p. 12]. «Абсурдное чувство»-, отмечает она [7]. С первыми звуками Марсельезы все участники эпохального мероприятия вытягиваются в струнку – ведь они знают французский гимн не хуже таблицы умножения [7, p. 11]. Напротив, гимна нового государства, который исполняется на французском языке, никто не знает. Новый флаг, как и французский, содержит три цвета, которым автор дает весьма своеобразное описание: зеленый цвет ассоциируется с традиционным блюдом сака-сака, а красный – с перцем пили-пили [7, p. 12-13].

Молодая политическая элита сохраняет ментальность вечного «угнетенного», боится, что белые примут их за дикарей, вновь поднимут триколор и конфискуют независимость [7, p. 13]. Речь нового президента, Аббата Юлу, одетого в сутану от Диор, написана французами. Да и генерала де Голля граждане молодой республики по-прежнему именуют papa [7, p. 13].

Dipanda воспринимается африканцами как нечто эфемерное, что можно «конфисковать». Обретение независимости кажется им не закономерностью, не восстановлением исторической справедливости, а актом «самозахвата», за который их непременно заставят заплатить:

Отношение простых людей к столь важному политическому событию, способному вызвать лишь «неразумные надежды», раскрывается в словах участника народных гуляний, обращенных к главной героине Кимии:

Это искреннее высказывание, пересыпанное просторечиями и колоритными междометиями, выявляет отсутствие каких бы то ни было надежд на лучшее будущее, фатализм, присущий африканской ментальности.

Как и А. Лопес, гвинейский писатель Х. Мбомио Баченг в романе «Следы под землей» рисует сцену обретения независимости. С иронией описывает он выступление испанского делегата Мануэля Фрага Ирибарре, который, взмокнув от жары, но, не прерываясь «ни для того, чтобы попить воды, ни для того, чтобы передохнуть» [9, p. 47 - 48], источает дух европейского просветительства и восхваляет роль Испании в развитии Экваториальной Гвинеи. Простые гвинейцы, как и персонажи А. Лопеса, скорее недоумевают по поводу причины столь бурного празднества:

Приведенный отрывок выражает искреннее недоумение говорящего новым общественным порядком и насыщен речевыми ошибками (использование местоимения le вместо lo, нарушение категории одушевленности/неодушевленности), что придает ему юмористический оттенок. Однако впоследствии этот юмор оказывается черным, т.к. Мба, оторвавшись от традиционной сельской культуры, но так и не сумевший себя ни с кем идентифицировать, превращается в одного из палачей режима.

Подобные слова звучат и из уст крестьянина Нсуэ в споре с католическим священником о. Габриэлем и марксистом Патрисио:

Нсуэ не испытывает проблем с самоидентификацией – самым важным для него является благосостояние его семьи, а необходимость следовать африканским ценностям не вызывает у него сомнений. Тем не менее, как метко подмечает М. Льюис, «Нсуэ становится жертвой, а Мба – палачом» [4, p. 172]. Новый режим отказывает простым гвинейцам, подобным Нсуэ, в самом главном праве – праве на существование: независимость и пришедшая с ней концепция «демократического» государства не приносит Нсуэ ничего, кроме смерти.

Метафоры, используемые для описания африканской действительности после обретения независимости, часто черпаются писателями из мира природы. А. Курума приравнивает независимость к полчищу саранчи, обрушившейся на континент (unenuéedesauterelles) [3, p. 22]. А. Лопесом она сравнивается с болотом, наполненным крокодилами (unmaraisremplidecrocodiles) [5, p. 30]. М. Нсуэ Ангуэ говорит об эпидемии «лихорадки завтрашнего дня» (lafiebredelmañana), завладевшей умами африканцев, гонящихся за призрачным недостижимым счастьем в то время как проходят годы и века.

Для описания обстановки, сложившейся после обретения независимости – «колониализма, неоколониализма и его субпродуктов» (lecolonialisme, lenéocolonialsimeetsessous-produits) – А. Лопес использует метафоры, основанные на природных катаклизмах. Конго превращается в «зону грозовой деятельности» (zonedestempêtes), где бушуют народные тайфуны, землетрясения, цунами [7, p. 74]. Эти ветры перемен сметают вековые традиции, небо становится непроницаемым, раковины каури больше не раскрывают тайны оракулов [7]. Неслучайно автор приводит строку из «Интернационала», исполняемого молодежью с автоматами наперевес о том, что «весь мир насилья мы разрушим до основанья» [Ibid]. В подрывании устоев автор видит угрозу разрушения общества.

Радостный момент обретения независимости в романе Х. Бальбоа Бонеке «Воссоединение. Возвращение с чужбины» омрачает «черная туча, наполненная дурными предзнаменованиями» (laoscuranubecargadademalospresagios) [2, p. 10] – метафорическое обозначение диктаторского режима. Примечательно, что в отрывке, посвященном обретению независимости, дважды употребляется лексическая единица miseria (‘нищета, нужда, лишения’). Первое ее упоминание возникает в рассказе о «цивилизаторской миссии» европейцев, которые «спасли» африканцев от жалкого существования и невежественности. Повторное упоминание возникает при описании диктаторского режима, несущего в себе «смерть, нищету, драму массового изгнания» [2, p. 10].

Х. Бальбоа Бонеке также освещает тему независимости и ее последствий в форме басни в стиле устной традиции. Главный герой басни – белка, для обозначения которой писатель выбирает заимствование из языка буби (bôjalé). Белка, «свободная как ветер», «властитель вершин», «бросающий вызов законам земного притяжения» [2, p. 151], однажды падает на землю, где становится пленницей человека, который забирает ее в город и объясняет ей новые, «цивилизованные» правила поведения: «карабкаться к вершинам означает деградацию», «нельзя прыгать и гордо поднимать хвост» [2]. После долгого периода ассимиляции белку насильно возвращают в исходную среду обитания со словами: «Ты свободна <…>. Посмотрим, сумеешь ли ты разумно воспользоваться своей свободой как цивилизованное существо» [2, p. 151 - 152]. Белка со своей семьей поселяется в ущелье. Но проливные дожди разрушают жилище, а ее дети погибают. В ответ на заявление антилопы о том, что место белки – на вершине дерева, она заявляет, что разучилась карабкаться по деревьям, а высота вызывает у нее головокружение. Антилопа дает белке прозвище êsêlê, дословно ‘белка, живущая в скалах’, и говорит ей: «Оставайся в своем ущелье и жди следующего дождя. Может быть, однажды ты убедишься в том, что это не твоя жизнь, и снова станешь такой, как была раньше» [2, p. 153].

Последнее высказывание объясняет  использование писателем двух заимствованных лексических единиц – bôjalé (‘белка, живущая в вершинах деревьев’) и êsêlê (‘белка, живущая в скалистой местности’). В авторском нарративе они символизируют фигуру африканца до и после прихода колонизаторов. Bôjalé доколониальной эпохи не знает границ, кроме тех, которые устанавливает себе сама: ведь свобода – это «ее бог и ее правда» [2, p. 151]. Êsêlê, продукт колонизации, убеждена в том, что «стремление к вершинам ведет к деградации», а привычка прыгать с ветки на ветку – признак дикарства. Все эти естественные для белки действия оказываются «проявлениями высокомерия и неприличия и поэтому заслуживают осуждения» [2, p. 151]. Использование приема антитезы, состоящего в противопоставлении лексических единиц «вершины» (alturas) и «ведущий к деградации» (degradante), прямо свидетельствует об отношении писателя к вопросу культурной ассимиляции. В немного наивной, но эмоциональной повествовательной манере писатель дает понять, что африканец, утративший укорененность в своей родной культуре, лишается и свободы, чувства гордости, дома и, в итоге, собственной идентичности.

Х.Т. Авила Лаурель говорит об обретении независимости следующим образом:

Независимость пренебрежительно именуется писателем «этой штукой» и соседствует с глаголами «зависеть» (depender), «вставать на колени» (arrodillarse), «завладевать» (apoderarse). Подобное соположение в тексте имени существительного «независимость» и глаголов, содержащих сему подчинения, включая его однокоренной антоним, говорит само за себя. Писатель не питает никаких надежд в отношении нового этапа в истории развития страны, в которой практически сразу устанавливается диктаторский режим.

Тем не менее, отмечается и амбивалентное отношение писателей к обретению независимости странами Тропической Африки. Например, в сборнике эссе «Моя бабушка из племени банту и мои предки галлы» А. Лопес приводит диалог со своей бабушкой, в котором та говорит, что без белых «мы и иголки сделать не умеем» [6, p. 32].

Х.Ф. Сиале Джангани словно вторит этой красноречивой цитате:

В романах африканских писателей появляются мотивы ностальгии по колониальным временам, начиная с системы образования и заканчивая распылением ДДТ для травли вредоносных комаров. Но если в произведениях франкоязычных писателей она преподносится скорее с иронией, то в испаноязычном дискурсе она зачастую звучит вполне искренне. Так, Х. Бальбоа Бонеке с ностальгией вспоминает прошлое, ассоциирующееся в его сознании с «простой жизнью», протекавшей на фоне «пышной зеленой растительности, визитной карточки края банту» [2, p. 10 - 11].

В романе Х.Ф. Сиале Джангани «Пепел калабо и термиты» патриархальная атмосфера, размеренность, симулякр стабильности разбиваются вдребезги с исчезновением колониальной империи, рухнувшей подобно ее символу на одной из столичных площадей:

С пришествием независимости автор постепенно утрачивает трепетное отношение к родному городу:

С душевной болью пишет он о его запустении, разрухе, обеднении и оболванивании населения, зарождении диктаторского режима, замалчивании кровавых межэтнических конфликтов, иллюзии национального единства (embustera unidad nacional), появлении новой клики, использующей богатства страны в своих интересах.

Вместо «широких прямолинейных улиц» [10, p. 29] его взгляду предстают «короткие проспекты и узкие улочки» [10, p. 111]. Вместо домов на сваях из бетона или кирпича – строения, наспех сооруженные мигрантами, бегущими от бедности из сельской местности, или редкие уродливые здания, возведенные согласно плану урбанизации. Некогда гладкий «слой асфальта, в котором отражались морские брызги» [10, p. 30], покрыт выбоинами и издает тошнотворные запахи [10, p. 110]. Но, самое главное, поменялись сами горожане. Тех людей, которые создавали город и застраивали его добротными зданиями, чтобы растить в нем своих детей, сменили бездомные, нищие, обездоленные, теснящиеся в лачугах и никак не пытающиеся изменить свое нынешнее состояние. Больше всего писателя приводит в негодование их бездействие, фатализм, нежелание взять судьбу в свои руки. Если описание горожан в начале романа отличается мажорной тональностью и энергичностью, то сейчас оно насыщено семантикой уныния, безразличия, что выражается в соответствующем подборе лексических единиц: моральная усталость (lasitud spiritual), временное отупение (pausamental), влачить безучастное существование (vivirindiferentesushorasunatrasotra) [10, p. 111-112]. Повсюду царит нищета и запущенность: беспризорные дети, «сироты при живых отцах», опустившиеся мужчины и женщины, пытающиеся хоть как-то прокормить семью. Справедливости ради, писатель отмечает, что ему встречались и достойные люди, не опускающие руки перед трудностями, но их хрупкое положение полностью зависит от самодурства властей.

Узлы хронотопа могут актуализироваться в тексте с помощью интертекстуальных элементов:

В приведенной фразе прослеживается едва различимая аллюзия на роман А. Курумы «Эра независимости» (Les Soleils des independances, дословно «солнца независимости») [3]. Сравнение «жевать иллюзии как (…) орехи кола» (masticarlasilusionescomo (…) nuecesdecola) требует знания вертикального контекста. Орехи кола, содержащие кофеин и теобромин, употребляются африканцами как тонизирующая и слегка одурманивающая жвачка, служат ценным подарком, символом уважения.

Очевидно, что концепт «независимость» играет важную роль в африканском художественном дискурсе. Как точка бифуркации, он служит вехой, открывшей новый этап в истории континента. Отношение писателей к нему оказывается амбивалентным. Первое впечатление свободы оказывается обманчивым – власть в молодых государствах оказывается в руках местных коррупционеров и диктаторов. Персонажи некоторых романов испытывают недоумение и смятение, не понимая до конца смысла происходящего. Поэтому для вербализации данного концепта используются в основном лексические единицы, наделенные семантикой разочарования, разорения и хищности.