Введение

         По выражению известного немецкого военного теоретика Карла фон Клаузевица, война есть продолжение политики другими средствами. Не берясь оценивать правильность данного высказывания с военной и политической точек зрения, мы вынуждены отметить, что с точки зрения лингвистической утверждение немецкого генерала XIX века исключительно корректно.

Сразу следует подчеркнуть, что в данной работе мы рассматриваем военные метафоры и только метафоры – случаи прямой номинации боевых действий, вооружений и т.д. нами из рассмотрения исключены. А в своих метафорах политики – сами либо со слов других политиков и журналистов, пишущих на политические темы – делают выпады и парируют, наступают и отступают, атакуют и обороняются, окапываются и идут на штурм, перегруппируют силы и ведут артиллерийские подготовки. Арсенал метафорических вооружений также впечатляет – от покрытых почтенной ржавчиной мечей, топоров и кинжалов до артиллерии, авиации и военно-морского флота. В.И. Ленин, по словам действующего президента России, даже умудрился применить ядерное оружие задолго до того, как о нём стало известно военным. В ходе проходившей недавно президентской гонки в США кандидат от Республиканской партии (ныне президент) Дональд Трамп называл себя «верным рыцарем Америки» и клялся бороться за её интересы, не щадя живота своего. В ответ кандидат от Демократической партии Хилари Клинтон просила бога уберечь Америку от таких «верных рыцарей» и сравнила Трампа с «пушкой, которую сорвало с лафета». Одним словом, политики на словах ведут себя именно так, как действуют военные в боевой обстановке: воюют, но только другими средствами – языковыми.

         Примечательно, что при таком разнообразии средств убийства и разрушения, а также способов их применения, политический дискурс довольно скуп на метафоры с обратным значением – созидания. Из более 500 случаев метафорического слово- и фразоупотребления, рассмотренных нами в связи с данной темой в русскоязычном, англоязычном и франкоязычном политическом дискурсе, буквально единицы связаны со строительством. Причём если политики что-то метафорически строят, то это, как правило, отношения – те самые, которые они перед этим разрушили самым брутальным способом. То есть не только само количество, но и набор метафор созидательного значения в политических текстах на трёх языках, обращённых к многомиллионным (если не миллиардным) аудиториям, крайне скуден.

Эти и некоторые другие обстоятельства побудили нас к рассмотрению тактик употребления военной метафоры в политическом дискурсе, а также той глобальной стратегии, которой эти тактики подчинены.

Теоретический обзор

Последние десятилетия характеризуются повышенным вниманием современного языкознания, развивающего и дополняющего теорию метафорического моделирования, к исследованию различных аспектов политической коммуникации, определению ее языковой и дискурсивной организации, установлению вербальных инструментов управления общественным мнением со стороны институтов власти. Среди таких инструментов  концептуальная метафора, применяемая политической элитой разных стран в манипулятивных целях, оказывается одним из главных и лингвокультурно значимых феноменов политического дискурса.

Роль метафоры в политическом выступлении отмечалась ещё в рамках традиционного, риторического направления. Так, анализируя выступления политиков перед избирателями, М. Осборн пришёл к заключению, что в политической речи вне зависимости от времени, культуры и географического расположения коммуникантов непременно имеют место архетипичные метафоры (archetypal metaphors). Политики, имеющие целью внушить какую-либо точку зрения адресату, прибегают к образам природы, света и тьмы, мира и войны, болезни и здоровья, мореплавания и навигации (Osborn 1967).

Взгляд на метафору лишь как на один из тропов, образных риторических средств, претерпел существенные изменения с выходом фундаментальной работы Дж. Лакоффа и М. Джонсона. Авторы считают, что метафора проникает во все сферы нашей обыденной жизни и находит проявление не только в языке, но и в мышлении и действии (Lakoff, Johnson, 1980).

Согласно когнитивной методологии, реакция человека проявляется скорее не на действительность как таковую, а на его когнитивное представление о действительности. Следовательно, поведение человека детерминировано не столько объективной реальностью, сколько комплексом её ментальных проекций, и «заключения, к которым мы приходим посредством метафорического мышления, могут создавать мотивацию для действия» (Chilton, Lakoff, 1995).

Многие научные изыскания в сфере политической метафоры проводятся в русле классического варианта теории концептуальной метафоры, но ученые совершенствуют и дополняют некоторые аспекты данной теории. В частности, А. Мусолфф в ряде исследований (Musolff 2000, 2004) высказывает мнение, что требуется переосмыслить тот подход к анализу концептуальной метафоры, при котором понимание сущностей сферы-мишени жестко детерминировано структурой сферы-источника и предлагает ввести в теорию концептуальной метафоры новый термин «концептуальная эволюция» (conceptual evolution) метафор. В политической коммуникации воплощаются разные, зачастую абсолютно противоположные по оценочному потенциалу сценарии одной и той же метафорической модели, что говорит о необходимости принимать во внимание два взаимосвязанных фактора: экспериенциальную основу (традицию) и «концептуальную гибкость», согласно которой функционирование метафоры в политической речи можно уподобить тому, как живой организм, наделенный способностью к наследственности и изменчивости, в процессе взаимодействия с окружающей средой «эволюционирует» и «выживает» подобно прочим метафорам. Фактически, отмечается необходимость принятия во внимание дискурсивных факторов, которые в значительной степени сказываются на функционировании концептуальной политической метафоры.

Переработанный вариант теории концептуальной метафоры был представлен Д. Ричи в коннективной теории метафорической интерпретации (Ritchie 2003, 2004). Исходя из постулата о базовом ограничении мышления эмпирическим восприятием, ученый подчеркивает, что изучение метафоры должно производиться в когнитивном и коммуникативном контексте, который включает подробную репрезентацию вербальной коммуникации и предшествующий опыт ее участников (Ritchie 2003). Каждая метафора рассматривается в особом коммуникативном контексте, и индивидуальное прочтение может существенно различаться (Ritchie 2004). Более глубокими, согласно Ричи, являются взаимосвязи между концептуальными доменами. К примеру, «война» – это не обязательно доминирующий концепт для выражения спора. При анализе таких метафор как “defend”, “position”, “maneuver” или “strategy”, нельзя сразу же утверждать, имеют ли они отношение к войне, соревнованию спортсменов или игре в шахматы. Такие метафоры отражают когнитивные ответы на прототипические ситуации, а не наложение одного концепта на другой (Ritchie 2003).

 В языкознании укоренились две ключевых тенденции анализа политического дискурса: дескриптивная и критическая (Fairclough 1985). Критическое направление, являющееся основным в нашем исследовании, имеет целью изучение социального неравенства, находящего отражение в дискурсе, а ученый открыто высказывается в защиту бесправных и угнетенных. Как отмечает Т. ван Дейк, среди сторонников этого подхода «не может быть исследователей, имеющих отстраненное или равнодушное отношение к изучаемому вопросу» (van Dijk 1993: 253).

Именно в рамках последнего подхода и с использованием его методов и приёмов было проведено наше исследование.

Научные результаты и дискуссия

Процесс «милитаризации» политического дискурса отмечен не только нами. В частности, по мнению В.З. Демьянкова, «политический дискурс, чтобы быть эффективным, должен строиться в соответствии с определёнными требованиями военных действий» (Демьянков 2002: 42). В чём причина такой «метафорической воинственности» политиков из разных стран, принадлежащих к совершенно разным партиям и движениям? На наш взгляд, дело здесь в одной из глобальных коммуникативных стратегий, лежащих в основе всякого политического дискурса: бинарной поляризации «Мы и Они». В рамках данной стратегии отчётливо просматриваются две основные составные части: положительная самопрезентация (представление себя, своей политической партии, государства и т.д. в лучшем свете) и отрицательная презентация оппонента (другого политика, партии, государства и т.д.).

Война как крайняя форма противостояния не могла не породить большого количества метафор, которые в данную стратегию поляризации вписываются как нельзя лучше – в отличие от того же «строительства», например. Так, обвинение в агрессивных действиях или планах могут стать (и очень часто являются) удачным тактическим ходом в рамках отрицательной презентации оппонента. Применяя этот прием, политик (впрочем, не только политик), не меняя основного содержания высказывания (его денотата), при помощи метафоры может включать у аудитории целый «букет» самых различных ассоциаций, импликаций или импликатур (в зависимости от степени вовлеченности аудитории в коммуникативную ситуацию) с целью манипуляции мнениями. Согласимся: одно дело – сказать, к примеру, что «меня критикуют», и совсем другое дело – сказать, что «на меня нападают» или, еще лучше, «меня избрали целью для атаки». Рассмотрим в это связи один небольшой пример из интервью с Дженнифер Псаки, на тот момент – официального представителя Государственного департамента США:

I am just one of many American officials – especially women, I will say – targeted by the Russian propaganda machine. (Я всего лишь одна из американских официальных лиц – особенно женщин, я бы сказала – которых российская пропагандистская машина выбрала в качестве мишени).

Обычно цель подобных метафорических переносов – представление своих оппонентов агрессорами, а себя, соответственно, жертвой агрессии. Подобная поляризация, естественно, направлена на то, чтобы вызвать у аудитории сочувствие к себе (и своей политике) и осуждение оппонентов. Глагол totarget (нацеливаться, избирать целью) подразумевает обдуманность и целенаправленность действия, что еще сильнее отягчает вину нападающих. Употребление другой милитарной метафоры в том же контексте, например, ‘Iamattacked’ (меня атакуют, на меня нападают) дало бы меньший эффект – нападение может быть спонтанным, незапланированным или даже спровоцированным.

Немаловажно и то обстоятельство, что в том же самом предложении Дж. Псаки подчеркивает, что она женщина: нападение, спланированное и хладнокровно обдуманное, да еще и на женщину, почти неизбежно вызывает у аудитории резко негативное отношение к нападающему и сочувственное – к жертве. Наконец, в этом же высказывании Дж. Псаки демонстрирует и вторую часть глобальной стратегии «Мы и Они», а именно – прочно увязывает себя с другими американскими политиками, прежде всего женщинами, утверждая (надо сказать, без каких-либо оснований) что она – всего лишь одна из множества подобного рода жертв. Правда, здесь она уже обходится без милитарных метафор. То есть «российская пропагандистская машина» целенаправленно и систематически обижает не только ее одну, но и многих других американских политиков, причем женщин – в особенности.

         Второй причиной преобладания военных метафор над «мирными», на наш взгляд, является сам характер войны, её динамизм и напряжённость. Милитарные метафоры, являясь конфликтными, отражают характерные черты политики как вида общественной практики, а в моменты кризиса помогают создать образ внешнего врага и консолидировать население для борьбы с ним. Выступающие обычно предполагают, что адресат знает, к какому лагерю относится, какую роль играет и в чем эта роль состоит. Как и действия на поле боя, политический дискурс нацелен на уничтожение «боевой мощи» противника – вооружения (т.е. мнений и аргументов) и личного состава (дискредитация личности оппонента). Поэтому присутствие данной метафорической модели в политическом дискурсе не является чем-то необычным. Доминирование данной модели подтверждает мнение А.Н. Баранова о наличии в дискурсе конфликтных метафор как особенности кризисного мышления (Баранов, 2004).

         Приведём ещё один пример метафорической войны на американском политическом фронте – на этот раз из предвыборного выступления тогда ещё кандидата в президенты США Барака Обамы в феврале 2007 года в Спрингфилде, штат Иллинойс:

I was proud to help lead the fight in Congress that led to the most sweeping ethics reform since Watergate. (Я был горд тем, что внес свой вклад в борьбу в Конгрессе, которая привела к самой широкой этической реформе со времен Уотергейта)

О какой «войне» с гордостью говорит здесь кандидат в президенты Барак Обама, утверждая, что он принял в ней деятельное участие в Конгрессе за несколько лет до выдвижения своей кандидатуры на пост президента? Очевидно, что данная «война» была на тот момент актуальна – во всяком случае, для Обамы – коль скоро он счел нужным заострить на ней внимание в своем предвыборном выступлении.

Речь здесь идет о лоббировании интересов тех или иных групп в правительстве, которое Обама называет «циничным» и с которым он боролся в Конгрессе, будучи сенатором от штата Иллинойс. Каков смысл милитарной метафоры в данном случае?

Дело в том, что война в принципе большинством людей воспринимается как дело серьезное, жестокое и чрезвычайно опасное. Поэтому политик, называя «войной» какое-либо противостояние, автоматически усиливает его серьезность и значимость в глазах аудитории. Далее: война требует быстрых и решительных действий. Поэтому когда Обама говорит о том, что ведет «войну в Конгрессе», он тем самым позиционирует себя как ответственного и серьезного политика, способного предпринимать смелые действия в критической ситуации. Это уже является частью тактики положительной самопрезентации, которую обобщенно можно назвать «я ответственный политик». Одновременно с этим подспудно аудитории внушается мысль о том, что если другие политики не «ведут войну», которую ведет Обама, то они недооценивают степень угрозы и вообще являются политиками безответственными. Ну или, по крайней мере, не такими ответственными, как Обама. То есть здесь имплицитно включается и вторая часть глобальной стратегии «Мы и Они» – негативная презентация оппонентов. Имплицитно – поскольку имен Обама не называет. Однако для людей посвящённых здесь есть импликатура, а именно – совершенно прозрачный намёк на главного конкурента Обамы на тех президентских выборах, сенатора от штата Аризона Джона Маккейна, голосовавшего против антилоббистского акта 2007 года. 

Судя по тому, что это единственное место в выступлении, где Обама употребил слово «война» в метафорическом смысле (в других случаях он употребляет существительное war в прямой номинации, говоря о войне в Ираке, а слово fight не употребляет вообще), можно сделать вывод о том, какое большое значение в своей предвыборной кампании Обама придавал этим своим парламентским инициативам. А исходя из того, что именно в этой части выступления кандидат в президенты сорвал самые бурные аплодисменты аудитории (которая начала скандировать его фамилию), можно сделать вывод, что коммуникативная стратегия в целом (и умело применённая военная метафора как один из её ходов) Бараку Обаме удалась в полной мере.

Нередко милитарная метафора отсылает аудиторию к какому-то значимому для неё событию. Такое её употребление смыкается с такими коммуникативными тактиками, как «свой парень» и «защитник традиционных ценностей». Например, Франсуа Фийон, кандидат в президенты Франции на прошедших выборах, в ходе предвыборных выступлений счёл нужным прибегнуть к такому ходу:

 Il y a des bastilles à faire tomber... (Есть ещё бастилии, которые необходимо разрушить).

Апеллируя к значимому для французов событию – взятию парижской крепости-тюрьмы Бастилии, положившему начало Великой французской революции, Фийон демонстрирует тем самым единство с нацией и готовность возглавить её для новых свершений. Таким образом реализуется первая часть глобальной стратегии «Мы и Они» – положительная самопрезентация. Примечательно, что говоря о «бастилиях», кандидат в президенты имеет в виду, в том числе, увеличение продолжительности рабочей недели, что вступает в противоречие с идеями революции. У рядовых французов, таким образом, есть все основания возразить Фийону: «Не за то наши предки Бастилию штурмовали, чтобы их потомкам рабочий день увеличивали».

Иногда политики и особенно журналисты, увлекаясь милитарной метафорой, явно «хлещут через край», создавая весьма причудливые образы – если, конечно, составить себе труд и представить то, что сказано или написано. Так, крупный французский ежедневник 'Le Parisien', комментируя действия министров Бенуа Амона и Арно Монтебурга, которые способствовали роспуску правительства Мануэля Вальса и затем ускорили его, называют это «выстрелом канонерки по правительственному кораблю» (tir à lacanonnièrecontrelenaviregouvernemental). В результате этого «выстрела» складывается драматическая ситуация: «а французы в трюме продолжают грести, без курса и капитана» (Alasoute, lesFrançais, eux, continuentderamer. Sanscapetsanscapitaine). Как мы ни пытались образно представить себе эту картину, так и не смогли понять: почему и, главное, как гребут французы, находясь в трюме обстрелянного канонерской лодкой правительственного корабля. Впрочем, небрежное обращение с метафорами, создающее странные и порой смешные образы – это уже тема отдельного изучения и отдельной статьи.

Заключение

Подводя итог сказанному, мы можем констатировать, что политический дискурс как разновидность институционального дискурса имеет ряд системных признаков, которые в значительной степени определяют его, природу, применяемые в нём стратегии и тактики, в частности, обусловливая его манипулятивный потенциал. Сам характер борьбы за власть (а именно борьба за власть является одной из ведущих целей политического дискурса) соответственно структурирует политический текст и проявляется через способ общения, избираемый говорящим набор стратегий и тактик. Использование метода критического дискурс-анализа позволяет проследить влияние ментальных установок говорящего на выбор применяемых им в политическом дискурсе языковых средств для достижения вполне определённых коммуникативных целей.

Метафорическая модель «Война» востребована в современном политическом дискурсе и служит для концептуализации действительности. Входящие в её состав ментальные модели актуализируются в различных риторических стратегиях и могут варьироваться под влиянием различных факторов дискурса.

Активное использование милитарной метафоры указывает на наличие жестокой конкуренции не только среди ведущих олитических деятелей, но и в обществе в целом. Политическая система пронизана духом милитаризма и осмысляется терминами войны. И поскольку борьба за власть является основой самого политического дискурса, в нём априорно заложена богатая основа для использования военной метафорики. Однако потенциал рассматриваемой модели к моделированию политической реальности в разной степени применяется в политическом дискурсе в зависимости от сферы метафорической экспансии.

Так, милитарная метафора является доминирующей в семантических оппозициях «Мы – Они», к созданию которой прибегают политики в рамках стратегии нападения и дискредитации оппонента. Важную роль в создании имиджа политического лидера играют так называемые микророли, с которыми тот или иной политик ассоциируется у аудитории, а концептуальная метафора, в том числе милитарная, является одним из ключевых средств актуализации этих микроролей в рамках доминантной коммуникативной стратегии самопрезентации. Военные метафоры являются ключевыми для экспликации микроролей агрессора, варвара, злодея с одной стороны, а также лидера, защитника и бойца – с другой стороны.

В политической коммуникации такая оппозиция является основой стратегии дискредитации оппонента, а концептуальные метафоры в качестве коммуникативного фильтра «свои – чужие» направлены на достижение следующих целей:

а) разделение сфер интересов;

б) репрезентация «своих» в выгодном свете с целью привлечения сторонников;

в) формирование негативных образов репрезентации «чужих», способствующих отрицательному восприятию их деятельности;

г) воспитание среди населения активных групп сторонников, воспринимающих окружающую действительность в соответствии с предлагаемыми метафорическими моделями.

Моделируя острые политические, социальные, экономические и другого рода проблемы жизни государства и общества в терминах войны, политики так или иначе навязывают современному обществу конфликтный путь их решения.

Информация о конфликте интересов: авторы не имеют конфликтов интересов для декларации.

Information of conflict of interests: authors have no conflicts of interests to declare.